Обратная сторона луны (джен)

Джон молча брёл по дороге, не слишком обращая внимание на то, куда и как он идёт. Просто шёл — так было проще и легче, и думать было привычнее на ходу, да и надо же было ему как-то попасть домой, а аппарировать сейчас он был не в силах. Он сделал всё совершено неправильно — не надо было так торопиться, она ведь права, эта девочка: он попросил всего лишь посмотреть, и именно за этим она его и впустила. Трогать ребёнка ему никто не разрешал… Наверное, ему тоже бы не понравилось, если бы кто-то до такой степени ему неприятный попытался взять за руку его сына.

Сына…

Это слово отозвалось привычной уже болью где-то в гортани и в горле — он остановился, сглатывая, и прижал к шее кулак — тот самый, в который были сжаты пальцы, коснувшиеся руки его внука. Наверное, в первый и сразу в последний раз…

— Мистер Долиш! — услышал он слабый крик.

Он остановился и обернулся — почти механически, просто сработали наработанные за десятилетия инстинкты. Стоял и смотрел какое-то время, как к нему по дороге быстро идёт женщина в голубом длинном пальто и длинной, до земли, красной юбке — а потом вдруг сообразил, кто это. Она шла всё медленнее, потом остановилась, тяжело переводя дыхание, и помахала ему рукой, повторив:

— Мистер Долиш!

Он вздрогнул — и побежал ей навстречу, так быстро, как мог, испугавшись чего-то, а она так и стояла, восстанавливая дыхание, а потом тоже пошла, наконец, в его сторону.

— Вы… что… что-то случилось? Вы меня звали? — торопливо спросил Джон ещё на бегу.

Гвеннит улыбнулась — возбуждённо, нервно и слегка торжествующе: Скабиор оказался прав! Она почувствовала, вот сейчас, глядя на то, как он бежит к ней? почувствовала ту свою власть над ним, о которой говорил Скабиор — и тут же смутилась этого своего торжества и… успокоилась.

— Звала, — кивнула она. — Я… должна извиниться. Простите. Но вам не нужно было трогать Кристи без моего разрешения.

— Я понимаю, — торопливо кивнул он. — Понимаю. Я больше не стану… не сделаю так. Обещаю.

— Я должна… я хочу объяснить, — сказала она, глядя в его глаза, так невероятно похожие на глаза Арвида — только более тусклые и покрасневшие. — Я оборотень. Мы… Как волчица не подпускает посторонних к детёнышам, пока кормит их — так и мы. Это инстинкт. И если вам хочется с нами общаться — вам придётся считаться с ним и с тем, кто я есть.

— Я понимаю, — кивнул он. — Понимаю…

Он вдруг почувствовал, насколько устал за все эти месяцы — он не помнил, когда спал толком с того дня, когда его после обеда вызвал к себе Гарри Поттер и сказал очень сочувственно, что вся группа, отправленная в Ирландию, не вернулась, а отправленный следом Робардс со второй группой не нашёл никаких их следов. Джон тогда покивал, поблагодарил за то, что ему так оперативно сообщили — и вышел, зная, что сына уже не вернуть. В тот же вечер он рассказал об этом жене — и сидел рядом с ней, покуда она тихо, почти беззвучно рыдала, потом поил её заранее взятыми для этого в Мунго зельями… и больше они с ней никогда об этом не говорили. Он знал, что надо… и сам хотел — много раз — но не мог. Ни разу так и не смог начать разговор.

Поначалу он всё же надеялся — зная, конечно, что зря, но сделать с собой ничего не мог. Но со временем надежда ушла, и вместе с ней из его жизни ушла сама жизнь. Он ел, спал, работал — но мир вокруг потихоньку лишался красок, еда — вкуса, а сон перестал приносить настоящий отдых. А потом родился этот ребёнок — Джон сам не знал, зачем продолжал всё это время следить за Гвеннит, ведь она, вроде бы, больше не имела к ним с женой никакого отношения… Почему-то его мучила мысль, с кем же она оставит сына на полнолуние — и когда она, вполне предсказуемо, отнесла его к своим родителям, он, с одной стороны, выдохнул с облегчением, а с другой — ощутил к тем острейшую зависть. И когда на следующий день смотрел, как они выходят с коляской на улицу, и когда, скрытый чарами, смотрел в вечерние окна, где мать Гвеннит кормила малыш из бутылочки, держа его на коленях и о чём-то воркуя с ним, и потом, на следующий день, когда мальчика кормил уже его дед — ведь мужчине тоже несложно держать бутылочку.

И потом — когда они уже вместе с Гвеннит гуляли с коляской, и она останавливалась каждую сотню футов, чтобы заглянуть к малышу — он всё пытался убедить себя в том, что всё это просто игра, что ребёнок ей на самом деле не нужен, просто сейчас ей всё это внове, и это живая кукла быстро ей надоест.

А сегодня понял, что это вовсе не так. И увидел, наконец, перед собой не просто жестокого зверя, скрытого за смазливой человечьей мордашкой, а женщину, которую выбрал для себя его сын.

— Вам плохо? — встревоженно спросила Гвеннит, глядя на его бледное, осунувшееся, помятое лицо.

— Что? Нет… нет, ничего, — он слегка улыбнулся. — Устал просто. Всё хорошо. Я здоров, — добавил он, сообразив, что может тревожить сейчас молодую мать рядом с ним.

— Знаю, — не подумав, кивнула Гвеннит — и досадливо прикусила язык, увидев его удивлённый взгляд. Пришлось объяснять, а то выглядело совсем глупо: — По запаху. Больные и здоровые люди пахнут по-разному. Вы не больны — но вам плохо. Я вижу.

По запаху… надо же. Он с некоторым удивлением отметил, что его совершенно не раздражает это её постоянное подчёркивание своего оборотничества — наверное, он и сам бы делал так на её месте. Если нельзя спрятать — надо выставить напоказ… правильно, девочка. Так и надо… наверное… но как же не к месту кружится голова…

Джон потёр виски и прикрыл глаза — всего на секунду…

…а когда открыл их, обнаружил себя лежащим на диване в той же полупустой гостиной. Никакой детской кроватки там больше, разумеется, не было — зато был стул, на котором сидел Скабиор.

— Она кормит, — сказал он, едва Джон Долиш сфокусировал на нём взгляд. — Вечер уже. Если вам надо было на службу, то вы её прогуляли.

— Вечер, — хрипло проговорил Джон — и закашлялся, как всегда бывало со сна — плата за десятилетия пристрастия к крепкому табаку.

— Вы вырубились прямо на дороге, — любезно пояснил Скабиор, кривя губы в обычной своей полунасмешливой усмешке, которая, впрочем, сейчас вовсе не выглядела вызывающей. — Гвеннит вас отлевитировала сюда, и мы уложили вас здесь. Пожалуй, вам надо с этим в Мунго — но кто вас знает, какие у авроров правила. На всякий случай мы не стали никого вызвать. И, раз уж мы с вами так мило беседуем — я поясню кое-что, — он улыбнулся почти вежливо. — Оборотни всё же не совсем люди — некоторые инстинкты у нас намного сильнее, и, в частности, материнский. А тут ещё первенец, и отца рядом нет… в общем, я бы на вашем месте ребёнка руками не трогал, пока вам это напрямую и недвусмысленно не разрешат. Воды? — он трансфигурировал стакан, наполнил его водою из палочки и протянул Долишу — а потом, понимающе усмехнувшись, трансфигурировал рядом с диваном и табурет, на который стакан и поставил. — Туалет с ванной напротив двери, если актуально, — сказал он, потягиваясь и берясь за отложенную на колени при пробуждении Джона книгу, открыл её и погрузился в чтение — или, во всяком случае, чрезвычайно натурально это изобразил.

Долиш медленно поднялся. Мантию с него сняли и расстегнули ворот рубашки и ремень на брюках, но в остальном одежду не тронули — и укрывать не стали, впрочем, в этом не было никакой необходимости: в доме было очень тепло. Встав, прошёл через комнату и коридор — сперва в туалет, а потом в ванну — небольшую и завешанную детскими крошечными вещичками. Открыл воду, подержал под ней руки… умылся, прополоскал рот, попил воды прямо из крана. Потом долго-долго стоял, разглядывая себя в зеркале: н-да, видок ещё тот — мешки под глазами, кожа какая-то серая, щетина…

Из этого странного состояния его выдернул стук в дверь — и встревоженный женский голос:

— Мистер Долиш? Всё в порядке?

— Да, — он встряхнулся, плеснул себе в лицо водой, взял первое попавшееся полотенце, утёрся, попытался улыбнуться как можно приветливее — и открыл дверь. — Простите. Я задумался.

Гвеннит — на сей раз в розовой рубашке и тёмно-синей юбке по колено — смотрела на него, хмурясь. Он не понимал, не умел разгадать её взгляда — он хоть и следил за ней не один год, но всё равно, похоже, совершенно её не знал, и потому снова встревожился — он меньше всего желал сейчас её опять рассердить.

— Вы нормально чувствуете себя? — спросила она, отступая назад, чтобы дать ему выйти.

— Да. Отлично. Я просто не спал давно.

— Куда проводить вас? Скажите — Крис аппарирует, если узнает место.

— Не нужно. Спасибо. Я справлюсь.

— Хорошо, — сказала она со странной усмешкой, — могу я аппарировать.

— Я справлюсь, — повторил он. — Благодарю за то, что дали приют, но не стоило так беспокоиться — достаточно было…

— Ну, простите, — усмешка её стала жёстче, а в голосе отчётливо зазвучал сарказм, — я как-то не подумала, что принять помощь из рук оборотня для вас невозможно. Ну, как угодно, — она пожала плечами.

— Я не…

Мордред! Мерлин… что же он сегодня творит? Он же аврор. Ну, соберись, Джон. Давай же… кого ты только не допрашивал, верно? Ты же отлично умеешь их всех понимать. И располагать к себе ты умеешь. Ну, давай же. Третьего шанса точно не будет.

— Вы неправильно меня поняли, — сказал он так мягко, как только сумел. — Я благодарен вам. Искренне. Мне просто неловко.

Она стояла и смотрела на него очень пристально — и улыбалась очень, очень нехорошо.

— Мы же чувствуем ложь, — негромко проговорил Скабиор, подошедший совершенно бесшумно. — Я, конечно, тут вообще посторонний, но я бы советовал вам лучше сказать всё, как есть, — сказал он Долишу очень серьёзно. — Иначе, как бы этот ваш разговор не стал последним. Я неприятен вам, — он обнял Гвеннит за плечи, не столько защищая её, сколько успокаивая, — и мне понятно нежелание аврора принимать даже такую ничтожную помощь из рук преступника — ведь дело, по большей части, именно в этом, — добавил он, обращаясь, скорее, к ней, чем к нему. — Но вы не сможете сейчас самостоятельно аппарировать, Гвеннит это тоже пока что непросто, камин тут перекрыт, до Лондона далеко… и я, говоря откровенно, не вижу иного выхода. Но дело, разумеется, ваше… и, может быть, вы поужинаете с нами? — спросил он, крепко стискивая плечи Гвеннит — та постояла немного и… кивнула, не удержавшись, впрочем, от ехидного:

— Если, конечно, вам кажется это приемлемым — есть в доме врага и с врагом.

— Это не мой дом, — возразил Скабиор, прижимая её к себе ещё крепче. — Я тут просто живу, пока не вернётся настоящий хозяин.

— Он не вернётся, — тяжело проговорил Джон. — «Безвестно пропавшие» не возвращаются.

— Не смейте. Так. Говорить, — задрожавшими тут же губами проговорила Гвеннит, бессильно сжав кулаки и топнув ногой. — Не смейте!

— Я не люблю строить иллюзии, — возразил он, впервые глядя на неё с чем-то вроде сочувствия. — Мой сын мёртв. Просто они не могут найти его тело.

— Он вернётся! — выкрикнула Гвеннит, снова топнув ногой и стирая краем изо всех сил сжатого кулака полившиеся из глаз слёзы. — Я хочу думать так! — сорвалась она. — Я бы почувствовала, если бы он был… если бы его не было больше! — она задохнулась — и разрыдалась, развернувшись к Скабиору и пряча лицо у него на груди. Тот продолжал обнимать её, потом наложил на них с Долишем заглушающие чары и сказал ему:

— Зачем вы отнимаете у неё эту веру? Ей легче так пережить случившееся — вам так хочется, чтобы вашего сына скорее забыли?

— Иллюзии не несут ничего хорошего, — ответил он, не в силах оторвать взгляда от вздрагивающих плеч женщины, которая так отчаянно хотела считать его сына живым.

— Не судите по себе, — усмехнулся Скабиор. — Дело ваше, конечно, но я бы просто не поднимал больше эту тему. Мёртв или нет — мы вряд ли когда-то точно узнаем. А ей с надеждой жить будет проще.

— Хотите, чтоб она навсегда так и осталась одна? — не выдержал он.

— А вы нет? — вскинул бровь Скабиор и добавил серьёзно: — Она всё равно останется одна — так или иначе. Она же сказала вам: оборотни однолюбы. Тут ей не повезло, — он вздохнул и, сняв чары, ласково проговорил, подталкивая её ко всё открытой двери ванной: — Гвен, поди умойся, пожалуйста. И пора ужинать — ты же накормишь нас?

— Накормлю, — всхлипывая, сказала она, заходя в ванную комнату и затворяя за собой дверь.