Обратная сторона луны (джен)

…Дождь. Плотный холодный дождь — и ночь. Тёмная и безлунная — конечно, в такой-то ливень… Лес… Тёмные, едва различимые среди деревьев фигуры.

Авроры. Они не в форме — в обычных тёмных мантиях и плащах. Шепчутся… Скабиор подходит поближе — кого-то не слышно, но вот этих двоих, к примеру, он слышит отлично:

— Скоро уже…

— Не сдадутся.

— Им же хуже…

Проходит минута, может быть, две — дождь льёт, как из ведра, скрывая и без того тихие их перемещения, смывая их запах. Так вот почему их тогда подпустили так близко… в такой ливень сложно следить. Ему вдруг становится тоскливо и неуютно — потому что всё это давным-давно уже произошло, и он, стоя здесь и сейчас, совершенно ничего сделать не может. Только смотреть…

Голос. Громкий, уверенный, усиленный Сонорусом.

— Говорит Главный Аврор Гавейн Робардс! Лагерь окружён! У вас есть только одна возможность сохранить себе жизнь: медленно выходите через главный вход с поднятыми пустыми руками! У вас ровно минута, чтобы начать выходить — после этого мы начнём штурм!

Тишина… Хочется бежать вперёд, туда, в лагерь — но тот, кому принадлежат воспоминания, по всей видимости, аврор, остаётся на месте, и Скабиор, действительно, побежавший было, быстро понимает, что идти некуда — там, где кончается зона видимости, пустота и темнота — из которой его всё время выносит обратно…

Тишина… Он точно знает — никто не выйдет. Он разрывается между радостью, что его уже не было там в тот вечер — и тоскливым ощущением ужаса от того, что сейчас случится.

— Финдфайр!

Лес озаряет жёлто-оранжевый сполох — и гул. Жуткий, почти — но не до конца — живой гул, словно вздох вырвавшейся наконец-то на свободу голодной твари.

И первые крики…

С юга, с той стороны, где холмы, лагерь объят жутким, подвижным, живым, мыслящим пламенем. Скабиор вдруг вспоминает Хель с её раздвоенным на живую и неживую половины лицом — осенняя холодная сырость пробирает его до костей с одной стороны, а огонь горячит с другой...

Огонь расползается по периметру, образовывая медленно движущееся кольцо, смыкающееся у входа — там, где замерли боевые порядки авроров. Он стоит с ними — и поначалу не видит, что творится в темноте лагеря — лишь слышит крики и шум… но пламя всё ближе, и теперь от него светло — и Скабиор, наконец, видит лагерь и собравшихся в его центре волков, которые, быстро сбившись в плотный строй вокруг Серых, по всей видимости, решают прорваться и бегут, сжимая в одной руке палочки, в другой — ножи или топоры.

Огонь всё ближе — и волки бегут вперёд от огня, и Скабиор рвётся вперёд вместе с ними, но чужая память не пускает его, и он может быть с ними только глазами и сердцем. В отличие от них, он не боится огня — ничто здесь, в чужой памяти, не может ему повредить — так же, как и он сам никому ни навредить, ни помочь не может. Он вообще ничего сделать не может — только смотреть… и он смотрит и смотрит, пока ему не начинает казаться, что он сам сгорает в этом огне.

Они перестраиваются на бегу клином — Скабиор никак не может вспомнить почему-то, как это правильно называется, а ведь он знал же — и бегут, левитируя перед собой, словно щит, кажется, всё, что попадается им по дороге: брёвна, заготовленные для новых землянок, дрова, камни и даже утварь…

Огонь гонит их — волков и волчат — на авроров. Умелые, молчаливые, беспощадные, они ждут их, стоят в несколько шеренг боевыми тройками, выставив щитовые чары, и среди них, слева и впереди — Гавейн Робардс со строгим, сосредоточенным, жёстким лицом.

Авроры останавливают атаку бомбардами — под ноги — слаженным взрывом, сложившимся из десятков отдельных, и строй замедляется вздрагивает и колеблется, а утварь и брёвна летят частью на землю, частью на самих же волков… Оказавшись достаточно близко, они отправляют всё это в авроров, пытаясь оказаться под прикрытием этого хлама как можно ближе — а те с какой-то дьявольской лёгкостью превращают их в водяные столбы, которые просто падают и растекаются по земле, развеивают их птичьими перьями, превращают в комки грязи… а потом начинают и вовсе отбрасывать их обратно. В волков…

А затем, прикрываясь за щитовыми своих коллег, швыряют Редукто — под ноги, и Конфринго — куда попадёт. Вот, видимо, что стряслось с Эбигейл…

Строй рассыпается — и кое-кто продолжает отправлять мусор вперёд, используя уже и комья земли, выбитой взрывами, а некоторые даже прорываются совсем близко — но падают, сражённые кто авадой, кто простым режущим — но по горлу…

Волков много — но они всё равно проигрывают…

И вдруг поверх всего этого вновь раздаётся усиленный Сонорусом голос Робардса, которого Скабиор сейчас искренне ненавидит:

— Мы предлагаем вам сдаться! Мы не хотим убивать всех — но сделаем это, если придётся!

Он не сдерживает горькую и злую усмешку. Сделаете… конечно же, сделаете.

И будь на его месте Поттер, он тоже бы сделал. И, ничуть не поколебавшись, убил бы и его, и Гвен, будь она там. Но это ненужная совсем мысль — он отгоняет её и смотрит, смотрит… Как падают один за другим под зелёными вспышками волки — мало кто из них умеет Аваду, а вот авроры, похоже, отлично этим заклятьем владеют.

Все.

Он видит, как падает Варрик, озарённый этой смертельной зеленью — но не может разглядеть, кто это сделал. Впрочем, какая теперь уже разница?

А пламя всё ближе… и натиск на выстроенных боевыми тройками авроров всё слабее.

Наконец, всё заканчивается. Он не успевает увидеть, кто и когда гасит адское пламя — но теперь его больше нет, остались лишь копоть и гарь, пустые палатки и трупы, десятки тел, между которыми деловито ходят авроры, что-то собирая и время от времени делая колдографии.

Вместе с автором воспоминаний он бредёт вреди мёртвых тел, вглядывается в их лица… Тот, в чьей памяти он сейчас пребывает, настороженно смотрит по сторонам — ищет выживших, и уж точно не для того, чтобы оказать им первую помощь. У большинства мертвецов открыты глаза — он с трудом удерживается от того, чтобы попытаться закрыть их, твердя себе, что всё равно ничего не выйдет — но не удерживается, и в какой-то момент всё равно пробует — разумеется, без какого-либо эффекта. Он столько лет их не видел, что уже далеко не всех помнит…

Он спотыкается о кого-то — и отпрыгивает, едва глянув под ноги. Мальчишка… Совсем ребёнок — лет двенадцать, не больше. Он не может его опознать — но это неожиданно больно, так больно, что он отшатывается и кричит, а потом зачем-то опускается на колени и касается его руками…

…Он бредёт среди трупов — лежащих с палочками в руках и часто с открытыми пустыми глазами, мужских и женских, среди которых выделяются подростки, которые, мёртвые, кажутся совсем маленькими... детьми. Сколько же их… сколько тогда погибло? Он не знает…

А авроры тем временем собирают трупы в центр лагеря, и там, тщательно занося каждого в свои бумаги, складывают их, словно чудовищные дрова, аккуратными штабелями на площади, где когда-то — Скабиор помнит — все собирались послушать чьи-нибудь речи и потренироваться. Наконец, авроры оставляют лагерь, вновь расходясь по периметру, и в какой-то момент он обнаруживает, что остался один среди мертвецов — это так жутко, что он тоже уходит, вслед за тем, чью память он сейчас видит, и встаёт в стороне и от тех, и от других. А потом несколько авроров — из старших, и среди них всё тот же Робардс — поднимают палочки, и он вновь слышит жуткое:

— Финдфайр!

Он вновь слышит рёв — но теперь сразу с нескольких сторон. Яростное, живое, голодное, оно пожирает всё, оставляя после себя даже не пепел, а спёкшуюся землю. У него в голове вдруг мелькает дикая мысль: не просто так Грейбек давал им всем скандинавские имена, викинги были бы счастливы такой смерти. Да и сам Грейбек наверняка предпочёл бы костёр ледяной азкабанской камере, которая стала его могилой: пламя почётней каменного мешка.

Плохо соображая, что делает, он идёт туда — но пройти далеко ему не дано, и, едва ступив в пламя, он видит вокруг только его — так, как видел это владелец этих воспоминаний... В этом нет никакого смысла, он вовсе ничего не видит отсюда, но упрямо стоит и стоит там, один, вместе с ними, а вокруг него беснуется жуткое разумное пламя — и ему в какой-то момент начинает казаться, что он тоже сгорает в нём, просто почему-то не чувствуя боли.

Реальность вдруг начинает мутнеть — и его буквально выбрасывает обратно…

…Какое-то время Скабиор молча стоял, опершись руками о стол и не замечая, что его лицо мокро от слёз, а вокруг глаз и по щекам грязными полосами растеклась обрамляющая его глаза чёрная краска. Скитер тоже молчала — она уже видела это и предполагала примерно его реакцию, но что, собственно, тут можно было сказать? Наконец, он про неё вспомнил: глянул коротко и тяжело, сказал хрипловато:

— Спасибо.

— У меня есть ещё одно, — с неожиданной в ней мягкостью произнесла Рита. — Но оно ещё тяжелее.

— Покажи мне, — совсем хрипло проговорил он, требовательно протягивая к ней руку.

— Покажу, — кивнула она, доставая из кармана второй флакон и палочкой возвращая из Омута в пустой флакон предыдущее воспоминание. — Однако сразу предупреждаю — кто мне предоставил его, останется в тайне, — сказала она с сильным нажимом. — Я не раскрываю имён. Никогда.

— Понимаю, — нетерпеливо кивнул он. — Давай же.

— Имени не скажу, — повторила она, выливая серебристую субстанцию в чашу.

Он только отмахнулся — и снова нырнул в чью-то чужую память.

Земля…

Земля — со всех сторон. Землянка… Снаружи слышны крики — слабо и далеко — а по стенам время от времени полыхают огненные оранжевые сполохи. Огонь ещё далеко — и Скабиор знает, что в этот раз он не доберётся сюда.

Он точно знает, где он: он знает это место как свои пять пальцев — да что там, лучше, потому что он не помнит всех своих шрамов, но здесь с закрытыми глазами найдёт любой куст и палатку.

Землянка.

Лаз.

В одной из землянок — подземный лаз, ведущий к реке. Видно плохо: дым, сполохи, дождь, темнота… взбудораженные, взвинченные, отчаявшиеся люди. Их немного, и почти все — подростки и дети, есть несколько просто юных и пара-тройка взрослых, они отрывисто и коротко отдают приказы, приводя сюда молодняк и отправляя их дальше — в лаз.

На свободу.

Он стоит там и смотрит, как чудовищно медленно, по одному они исчезают там — порой умудряясь утащить с собою и раненых. Он узнаёт многих — хотя далеко не всех, он вообще плохо помнит детей, он никогда ими не интересовался… а ведь это именно они выжили, и именно с ними ему предстоит иметь дело — впрочем, ни о каком деле сейчас он не думает. Вдруг он вздрагивает — в землянку втаскивают кого-то… Эбигейл. Она без сознания и в крови — вся в крови, кажется, она искупалась в ней, и только короткие светлые её волосы почему-то совершенно чисты, а вот лицо кажется чёрным, но он видит, что это не копоть, а кровь. Он подходит поближе — точно, кровь, она течёт ручьём из глубокого пореза, рассекающего ей щёку. С ней совсем дети — трое, все мальчишки, одному лет двенадцать от силы, и никого из них он почему-то никак не может вспомнить по имени… Кто-то из старших останавливает текущую кровь, водит палочкой, шепчет что-то — а после кивает, и мальчишки затаскивают в лаз и её — вот, значит, как она выжила… А Варрик, её полускрываемый муж — потому что не было у них в стае никогда никаких браков, но и скрыть отношения там тоже было, конечно же, невозможно и, хотя подобные вещи не поощрялись, им почему-то Грейбек никогда ни слова не говорил… а может, и говорил, да никто об этом не знал — но так или иначе, а они были вместе, не афишируя этого, но особо и не скрываясь. А Варрик, значит, погиб…и каково же ей было узнать об этом.

Наконец, он тоже оказывается в туннеле — так и не поняв, с чьей же памятью. Тесно, сыро… он… они почти бегут на четвереньках, долго-долго… но вот, наконец, вода — и вот он уже стоит с другой стороны и видит, как грязные, закопчённые, едва дышащие от дыма, боли и бессильной ярости, оттуда выбираются — юные. Многие совсем дети — их ведут те, что постарше, но все совсем молодые, кажется, там нет никого старше двадцати… хотя выжили же Нидгар и Гилд. Впрочем, им ведь в то время и было едва за двадцать… Кто-то из старших стоит рядом с лазом и наколдовывает каждому вылезающему головной пузырь — вслух, конечно же, но совсем негромко, хриплым усталым шёпотом. А потом они плывут — под водой, туда же опуская и раненых. Вот, значит, как они выбрались…

Вода почти ледяная, контраст с ней и раскалённым от Адского пламени воздухом в лагере, откуда они все только что выбрались, так силён, что никто не удерживается от тихих восклицаний и — потом — дрожи. Ему тоже холодно — очень холодно, он дрожит, стоя почти по пояс в тёмной холодной воде, стоит и думает не о том, почему же никому не пришло в голову накладывать согревающие чары, а о том, что это удивительно символично — и просто невероятно жутко...

…Вода уносит и следы, и их запах… но он же ведь знал, что они выбрались. Только почему-то никакой особенной радости он не чувствует… почему? Только горечь…

Реальность вновь начинает мутнеть — и, наконец, его снова выбрасывает обратно.

— Кто он? — низким, хриплым от сжавшего горла спазма и слёз спросил Скабиор, поднимая на Риту яростный и отчаянный взгляд — и упираясь им в наставленный на него кончик палочки.

— Я не могу сказать, извини, — её голос, противореча этому жесту, звучал мягко и почти ласково.

— Ты не понимаешь? — он дёрнулся, делая шаг вперёд — но остановился под её пристальным взглядом и, помотав головой и глядя на неё тяжело и будто бы пьяно, повторил: — Ты не понимаешь? Или тебе плевать? Я хочу знать, кто выжил! Тот, кто показал тебе это. Кто?

— Ты сам их всех видел, — очень спокойно проговорила она. — И его тоже. Я понимаю, что тебе сейчас больно — но имени сказать не могу.

— Ты… сука, — прошипел он, глядя на неё с ненавистью. — Сука, — повторил он — и аппарировал.

А она, глубоко вздохнув, проговорила задумчиво:

— Что же… могло быть и хуже, — и, забрав Омут памяти, тоже аппарировала.